— Да не волнуйся ты так! — Хомма и сам задумался. — Если только это…
Но Тамоцу не слушал и продолжал:
— Почему бы нет? Ведь Кёко Синдзё, чтобы сойтись с Сии-тян поближе, поехала на эту экскурсию, на новое кладбище. Но это же для тех, кто хочет купить место захоронения. В такой ситуации люди становятся сентиментальными и могут рассуждать о том, где бы хотели быть похоронены, — разве я не прав? А если Сии-тян рассказала про ткачика Пиппи? Ведь это же в школе! Если она спросила у Сии-тян название школы, то, даже не зная адреса, могла найти место.
Во время экскурсии на кладбище Кёко Синдзё вытянула из Сёко Сэкинэ этот рассказ…
Может быть… Они однажды уже рассуждали с Икари о таких вещах. Во время траурных мероприятий, оказавшись лицом к лицу со смертью, люди неожиданно облекают в слова то, что обычно укрыто глубоко в душе. Взять хотя бы ту молодую жену, убившую своего мужа.
Завязался ли этот разговор сам собой, или Кёко нарочно его спровоцировала — что ей делать с тем, что она узнала? Зачем это ей? Останки можно просто выбросить куда-нибудь.
И тут у Хоммы снова перехватило дыхание. Правильно! Просто выбросить. Но Кёко Синдзё не смогла «просто выбросить» даже школьный альбом Сёко Сэкинэ. Не по ленилась отыскать в альбоме Кадзуэ Номуру, которая значилась там как «верная подруга», и именно ей послала альбом. Да ещё попросила сохранить его. Зачем?
Неужели она не смогла его выбросить? Неужели чувствовала, что этого делать нельзя?
Но если уж такое отношение к альбому, то к останкам Сёко — тем более… Ведь Хомма и сам это предполагал! Хоть ей и пришлось разрезать тело на куски, самое важное — голову — она не смогла выкинуть на кладбище в Нирасаки.
Она хотела похоронить её в соответствии с пожеланием самой Сёко.
Кажется, возбуждение Тамоцу передалось и Хомме, но он заставил себя остыть и произнёс:
— Может, так и было. Но вполне возможно, что ничего такого не было. На одном воображении далеко не уедешь.
Тут парня словно прорвало, он убеждённо воскликнул:
— Всё верно! Поэтому надо копать! Один я могу и перепутать место, память может подвести, но в Уцуномии много наших одноклассников. Они посоветуют, помогут, вместе мы всю школу перероем.
На следующее утро Тамоцу уехал самым ранним поездом, обещал держать в курсе. Было одиннадцатое февраля, праздничный день, в который всегда бывает страшный холод.
В этот день даже Сатору, который в праздники обычно отсыпался, поднялся с раннего утра и принял участие в проводах «братца Тамоттяна», который был полон энергии. Хомма, наоборот, выглядел так, как будто у него болел живот. Глядя то на Тамоцу, то на отца, Сатору словно прикидывал, кого из двоих следует морально поддержать.
— Хорошо бы у братца Тамоттяна всё получилось! — осторожно заговорил мальчик за завтраком. — Я только плохо понял, про что он рассказывал…
Едва ли Тамоцу легкомысленно сболтнул мальчику, что едет копать школьный двор в поисках останков тела, поэтому Сатору открыл рот, не зная толком, что к чему.
— Поживём — увидим. — Это всё, что Хомма мог сказать сыну.
Они с Тамоцу не заснули почти до рассвета — не спалось, поэтому теперь в голове был туман. При этом одолевало какое-то странное чувство нетерпения.
Вчера, когда с помощью жены парень сумел докопаться до своих воспоминаний, лицо у него было полно решимости. Казалось, что ничто его не остановит. Всё потому, что ему удалось наконец схватить и удержать в памяти ускользающие мгновения.
Хомма же, напротив, не чувствовал облегчения. Когда вчера, на кухне, он беседовал с Исакой и Икари, где-то в самом дальнем уголке сознания мелькнуло слово, способное выразить его догадку, но тут же исчезло, и больше догадка о себе не напоминала. Хомма не находил себе места от раздражения, как будто какой-то шепоток щекотал ему ухо, не давая уснуть.
Помимо этого чувства раздражения, одолевали и по-настоящему насущные проблемы, что ещё больше расшатывало нервы. Убирая со стола после завтрака. Хомма отвлёкся и разбил тарелку, за что Сатору вынес ему пенальти.
— Папа, тебе «пе». У тебя мысли наполовину не здесь, где-то гуляют.
— Так и есть.
Вытирая полотенцем вымытую посуду, сын ни с того ни с сего заявил:
— С коленом у тебя уже гораздо лучше, ты, наверное, думаешь о том, как опять пойти на работу.
Нельзя сказать, чтобы он был далёк от истины, но если честно, то Хомма думал о том, почему он привязался к одному только этому делу.
— Что ещё скажет Матико-сэнсэ…
Сатору засмеялся:
— Скажет, что рано на работу, потому что пропускал процедуры.
— Но я уже хожу почти нормально…
— А может, это только тебе так кажется? Со стороны видно, что ты ногу бережёшь.
— Может, и так, — согласился он, закрывая кран.
«Если это дело повиснет в воздухе или вообще рассосётся, буду хоть ползком, но ходить на службу», — думал он. Если бы только он мог, пусть с палочкой, заниматься опросом свидетелей на местах, то разве усидел бы дома!
Сатору убежал гулять, а Хомма, оставшись в одиночестве, в конце концов опять вернулся к делу Кёко Синдзё и Сёко Сэкинэ. Опять разложил на столе свои записи. Погода на улице была превосходная, такое солнышко, что под его лучами даже несчастные бездомные псы могли наконец отогреть нос. А у Хоммы тут — хоть за голову хватайся.
Он попробовал подытожить вопросы, которые возникли по ходу разработки его версии.
Каким образом Кёко Синдзё вынесла с работы данные из базы «Розовой линии» и замешан ли в этом Катасэ?
Каким образом Кёко Синдзё убила мать Сёко Сэкинэ, Тосико? Или она не убивала?